Май, пожалуй, самый поэтичный месяц. И по количеству адресованных ему стихов и песен — тут каждый вспомнит хотя бы одно произведение об этом времени года,
тютчевское «Люблю грозу в начале мая…» уж наверняка. И по количеству праздников, наполненных песнями.
Еще не забытый Первомай с его патриотическими, маршевыми и бодрыми мотивами. День Победы, который звучит музыкой выдающихся поэтов и композиторов советского периода. И по количеству стихотворцев, рожденных в последнем месяце весны. В этой компании Константин Батюшков, Игорь Северянин, Евгений Долматовский, Ольга Берггольц, Николай Заболоцкий, Иосиф Бродский. И с ними три нынешних юбиляра — Борис Слуцкий, Булат Окуджава, Юлия Друнина. Поэты одного поколения. У них и дни рождения рядом: 7 мая, 9 и 10. Фронтовики, и эхо войны отчетливо звучит в их творчестве.
Так уж вышло, что из этой троицы СМИ больше всего юбилейного внимания уделили Окуджаве, меньше — Друниной и почему-то почти не заметили Слуцкого, если не считать небольшого материала на Ютубе да частных заметок в соцсетях. Это очень обидно, ибо речь идет о выдающемся поэте, о котором высоко отзывались его именитые коллеги по литературному цеху.
Будет справедливым отдать должное памяти Бориса Абрамовича Слуцкого, рожденного в 1919 году, выпускника двух вузов (Московского юридического и Литературного им. М. Горького), гвардии майора, кавалера трех орденов Отечественной войны, ордена Красной Звезды, автора нескольких стихотворных сборников и неутомимого сподвижника на литературном поприще, чья деятельность была отмечена орденом «Знак Почета».
Есть авторы, которые известны широким массам по одному-двум стихотворениям. Слуцкий из их числа, потому как его «Лошади в океане» заучивали наизусть несколько поколений. Напомню в сокращении:
…Мина кораблю пробила днище
Далеко-далёко от земли.
Люди сели в лодки, в шлюпки влезли.
Лошади поплыли просто так.
Что ж им было делать, бедным, если
Нету мест на лодках и плотах?
Плыл по океану рыжий остров.
В море в синем остров плыл гнедой.
И сперва казалось — плавать просто,
Океан казался им рекой.
Но не видно у реки той края,
На исходе лошадиных сил
Вдруг заржали кони, возражая
Тем, кто в океане их топил.
Кони шли на дно и ржали, ржали,
Все на дно покуда не пошли.
Вот и все. А все-таки мне жаль их –
Рыжих, не увидевших земли.
Кстати, автор не то чтобы сожалел, но тревожился, что он запомнится только этим стихотворением — настолько оно было популярным. Но, конечно, ошибся.
Кто-то из литературных критиков назвал Слуцкого «поэтом послесловия» — послесловия войны. Потому что военных стихов, где даются картины сражений, где рвутся снаряды, гибнут люди, идут в атаку солдаты, бьются в рукопашной, у него немного. Во всяком случае, они не превалируют над теми, в которых война дана в отголосках, в преломлении людских судеб, она звучит эхом в мирной жизни, напоминает о себе деталями, точечно и всегда натуралистично. Не из пальца, не по домыслу. Таково, например, стихотворение «Баня» (в сокращении):
Вы не были в районной бане
В периферийном городке?
Там шайки с профилем кабаньим
И плеск, как летом на реке.
Там ордена сдают вахтерам,
Зато приносят в мыльный зал
Рубцы и шрамы — те, которым
Я лично больше б доверял.
Там двое одноруких спины
Один другому бодро трут.
Там тело всякого мужчины
Исчеркали война и труд.
Там по рисунку каждой травмы
Читаю каждый вторник я
Без лести и обмана драмы
Или романы без вранья.
Там на груди своей широкой
Из дальних плаваний матрос
Лиловые татуировки
В наш сухопутный край занес.
Натурализм Слуцкого отрывистый, прямой, честный. Он требовал особых изобразительных средств, иной манеры. И она была явлена. Иосиф Бродский вообще приписывал Слуцкому «коренной слом звучания советской поэзии». Не больше и не меньше. «Этот поэт действительно говорит языком ХХ века. Его интонация жесткая, трагичная, бесстрастная», — писал он. Слог Бориса Слуцкого и, правда, был новаторским. Поэт намеренно сбивал ритм стиха, упрощал рифму, отказывался от красивостей в виде метафор. Он приближал свое творчество к народному, солдатскому, окопному. Даже был участником семинара по борьбе с гладкописью, шокируя литературный истеблишмент огрубленным видением мира с прозаическими бытовизмами. Иногда видно, как он намеренно депоэтизирует строку. Так что, если будете читать Слуцкого большим контекстом, то, споткнувшись о перечисленное, не приписывайте автору неумелость, так как это его намеренные штучки.
Одно из сильных и честных признаний о войне — стихотворение «Кёльнская яма», где пленный солдат, от голода доходящий до безумия, выедает мякоть собственной ладони. Или стихотворение «Песня», в котором показана суровая правда жизни:
Ползет обрубок по асфальту,
Какой-то шар, какой-то ком.
Поет он чем-то вроде альта
Простуженнейшим голоском.
Что он поет,
К кому взывает
И обращается к кому,
Покуда улица зевает?
Она привыкла ко всему.
Сам — инвалид.
Сам — второй группы.
Сам — только год пришел с войны.
Но с ним решили слишком грубо,
С людьми так делать не должны.
Поет он мысли основные
И чувства главные поет,
О том, что времена иные,
Другая эра настает.
Поет калека, что эпоха
Такая новая пришла,
Что никому не будет плохо,
И не оставят в мире зла,
И обижать не будут снохи,
И больше пенсию дадут,
И все отрубленные ноги
Сами собою прирастут.
Пользуясь случаем, хочу развеять миф, рожденный интернетом, об этих самых обрубках — покалеченных войной людях. С фронтов без рук или без ног вернулись, по некоторым подсчетам, около миллиона солдат. Многие из них оказались не у дел, не имели средств к существованию и жили милостыней. Были среди них и горькие пьяницы. Увешанные орденами и медалями безногие солдаты-победители стали лицом послевоенного нищенства. Зачастую просто бомжами.
С этим надо было что-то делать. И в 1951 году всех инвалидов, от которых отказались родственники, кто околачивался по улицам и попрошайничал, добровольно-принудительно расселили по интернатам закрытого типа, которые создали в каждом областном центре. Часто разрушенная страна использовала для этого заброшенные монастыри. Увечный контингент кормили, одевали, обучали профессиям.
Вокруг этой публики и разрослись кривотолки. Мол, их всех убрали с городских улиц, чтобы они не портили эстетическую картинку послевоенной жизни, чтобы не напоминали о том страшном, что пришлось пережить. Это подлый навет клеветников, заточенных на очернении СССР. Именно программа «Инвалид», а она так называлась, помогла несчастным обрести достойную, хоть и бедную, как у всех, жизнь, а многим и продлила ее.
Есть у Бориса Слуцкого стихотворение пронзительной грусти. Оно посвящено не только однополчанам, а всем, кто не вернулся из боя. Называется «Мои товарищи»:
Сгорели в танках мои товарищи —
До пепла, до золы, дотла.
Трава, полмира покрывающая,
Из них, конечно, произросла.
Мои товарищи на минах
Подорвались, взлетели ввысь,
И много звезд, далеких, мирных,
Из них, моих друзей, зажглись.
Про них рассказывают в праздники,
Показывают их в кино,
И однокурсники, и одноклассники
Стихами стали уж давно.
Это тоже память о войне, послесловие к ней. Здесь ощутима перекличка с Расулом Гамзатовым, у которого не пришедшие с войны превращаются в белых журавлей. У Слуцкого они зажглись звездами и стали стихами.
Слуцкий ушел на фронт с дипломом Литинститута. Почти буквально — в день его получения. Был тяжело ранен. В 1946-м его комиссовали с инвалидностью второй степени. Страшные головные боли, изматывающие бессонницы. И только воинская закалка, сила воли помогли ему вылечиться. Лекарство он нашел себе сам: ежедневные 23 км пешком. И только после выздоровления он начал писать стихи, при этом напрочь отказавшись от льгот по инвалидности.
Прямой дороги к читателю не получилось. Неизвестно, как бы сложилась творческая судьба, если бы Илья Эренбург в «Литературной газете» не опубликовал о нем статью. В Союзе писателей очень удивились и пригласили Слуцкого для знакомства. Он читал литературному ареопагу свои стихи, после чего председательствующий в то время Михаил Светлов, автор «Гренады», встал и сказал присутствующим: «По-моему, всем ясно, что пришел поэт, который лучше нас».
После этого его стихи нарасхват стали брать толстые журналы, его самого начали включать во всевозможные комиссии, приглашать на встречи с читателями, включать в творческие командировки. Пришла слава.
А потом случилась личная трагедия: умерла любимая жена, и с ее уходом навсегда замолчала муза Бориса Слуцкого. Десять лет безмолвия, глубокой депрессии, периодического попадания в психиатрическую лечебницу и, наконец, смерть утром 23 февраля 1986 года. За завтраком его голова упала на стол, сердце остановилось. На календаре — воскресенье, День Красной Армии, с которой были связаны вся жизнь и все творчество. Даже по дате смерти поэт ушел солдатом.
Борис Рыжий, кометой прочертивший поэтический небосвод в 90-х, считавший себя учеником Слуцкого, ценил в нем особенную нежность, огромное человеческое сердце, которому жалко всех, даже врагов. Прочтите стихотворение «Бесплатная снежная баба». Оно о том, как Слуцкому довелось сопровождать вагон с плененными итальянцами, которые сильно страдали от жажды (отрывок):
…Сволочь и подлец,
Начальник эшелона, гад ползучий,
Давал за пару золотых колец
Ведро воды теплушке невезучей.
А я был в форме, я в погонах был
И сохранил, по-видимому,
тот пыл,
Что образован чтением Толстого
И Чехова, и вовсе не остыл.
А я был с фронта и заехал в тыл,
И в качестве решения простого
В теплушку бабу снежную вкатил.
О, римлян взоры черные, тоску
С признательностью
пополам мешавшие
И долго засыпать потом мешавшие!
А бабу — разобрали по куску.
Именно эту способность Борис Рыжий назвал «слезным даром» майора Слуцкого.
Зинаида Савина
В нашем Telegram-канале много интересного, важные и новые события. Наш Instagram. Подписывайтесь!