Это — Александр Сергеевич Пушкин. Но мое сегодняшнее настроение созвучно стихам Алексея Плещеева: «Еще просит сердце света и тепла!» «Но сколько можно?» — возмущается природа. И добавляет по утрам прохлады.
В кронах деревьев вперемешку зеленые и желтые листья. Как хрустальный, под ногами рассыпается от прикосновения упавший с веток резной дубовый лист. Вслед за ним падают с шумом, как созревшие орехи, желуди.
Бабушка из соседнего дома выносит по утрам складной стульчик и сидит с удочкой у Кошкараты, будто ловит рыбу. Я ее вижу уже второй день.
— Да просто так сижу! — говорит она. — Смотрю на речку и думаю о своей жизни. Прохладно, свежо, хорошо. А удочка — просто так, чтоб никто не приставал с вопросами: «Чего, бабуля, сидишь?»
Говорят, осень — время меланхоликов. Опять Пушкин: «Унылая пора…» А Бальмонт о признаках осени: «Нет в цветах благовонья». У Некрасова: «Лес обнажился. Поля опустели». Все грустно, сплошные потери без надежды, что все еще изменится.
А у бабушки со стульчиком совсем другие воспоминания.
— Помню, Васька со службы пришел. Осенью, под октябрьские праздники. Как раз с матушкой капусты наквасили полную кадушку. Бушевала осень в тот год — листья каруселила и налево, и направо! Но красиво было. На аллее, что к клубу вела, будто ковер из разноцветных листьев кинули. Встретились с Васькой на танцах в колхозном клубе. Крутили пластинку с песнями Вадика Козина: «Осень — прозрачное утро…» — бабушка задребезжала голосом, но, прокашлявшись, уверенно продолжила: «…Небо как будто в тумане. Даль — из тонов перламутра. Солнце холодное, раннее…»
— А Васька что ж? — направляю разговор в нужное русло.
— Сначала пошел Маньку приглашать. Она с виду была ничего. Коса красивая. Но танцевала, как… Ну ладно. Когда «Барыню» заиграли, я прошлась дробью и показала, как танцевать надо!
— А Васька что ж? — уверенно держу тему в руках.
— Да что ты, Васька да Васька? Да куда он денется? Пошел меня провожать до дому. И сразу целоваться. А я его — хрясь по морде!
— А Васька что ж?
— Сказал: «Уважаю!» Нету сейчас моего Васьки. Давно помер. Хороший был мужик, рукастый. И ласковый, как телок. В последнее время часто его вспоминаю. Жизнь устроена неправильно, — бабушка загрустила, приятные воспоминания сошли на нет. — Надо, чтобы муж с женой в один день помирали, а то один уходит, а другой тоскует. Дети? Да у них своя жизнь! Они думают, что раз я старая, нужны только обувка, одежка да хорошее питание. А мне нужно, чтоб обняли, ласковые слова сказали. Когда маленькие, они на это горазды, а как вырастут… Куда все девается! От тоски иду на речку. От одиночества дома, где много людей, к одиночеству с природой. Тут повеселее, хотя холод уже идет. То ли на все тело, то ли на душу. Да ты иди, иди! А то на тебя тоску нагоню.
Я пошла на автобусную остановку. «Унылая пора! Очей очарованье. Приятна мне твоя прощальная пора» — закрутились в голове пушкинские строки. И я после разговора с бабулей перестаю их понимать. Если уныло, как бабушке, то что же здесь приятного?
Но, взглянув вверх, увидела, как сквозь еще густые ветки деревьев видны просветы неба, как оконца. Еще не дохнул полной грудью «осенний хлад», он подступает медленно и бережно, давая надежду, что все будет хорошо.
Л. КОВАЛЕВА