Пятнадцать веков назад большая часть нынешнего Узбекистана, включая города Самарканд, Бухару, Худжанд, Хиву, носила название Мавераннахр, или Трансоксиана – как ее именуют научные источники на латыни. Причудливая этническая мозаика этой исторической области, ставшей плавильным котлом культур на Великом Шелковом пути, дает право оспаривать национальную принадлежность многих великих мужей – ученых, поэтов, врачей. Но есть ряд имен, по праву принадлежащих исключительно к сокровищнице узбекской литературы. И возглавляет их череду Низаматдин Мир Алишер, вошедший в анналы истории под псевдонимом Навои. Он стоит особняком. И точно так же, как для русских Пушкин, является «нашим всем», то «наше все» для узбеков – именно он, уроженец Герата, поэт и мыслитель. Навои сделал главное – вывел художественное слово своего народа из персидского плена. В то время шло нешуточное противостояние двух языковых стихий. Персидский, который пользовало все восточное средневековье, считался носителем культурных традиций, был в фаворе и казался незыблемым. Однако его уже начинал, пусть робко, теснить узбекский в своем младенческом варианте – «среднеазиатский тюрки».
Навои горячо поддерживал литераторов, предпочитавших родной язык. В трактате «Суждение о двух языках» он опроверг мнение, что тюркский груб для поэзии, и раскрыл его подлинную силу и красоту. Навои доказал это не только теоретически, но и на практике, что восхитило коллегу по перу Захириддина Мухаммада Бабура: «Алишербек был человек бесподобный, с тех пор, как на тюркском языке слагают стихи, никто другой не слагал их так много и так хорошо». И можно смело утверждать, что именно благодаря Навои фарси утратил статус единственного литературного языка – на арену уверенно вышел чагатайский, он же тюрки, который в газелях Навои достиг филигранной отделки вкупе с виртуозной семантической игрой, свежестью образов, аллегорий и метафор. Кстати, совокупный диван поэта насчитывает свыше трех тысяч произведений этого жанра!
Не пройдем мимо, вспомним толику:
«Сердце, полное печали,
взял красавиц легкий строй,
Как бутон, что до рассвета
сорван детскою рукой.
Сердце бедное осталось
в путах локонов твоих,
Как жемчужина меж створок
в глубине лежит морской.
У тебя в саду поймали птицу
сердца моего,
Как зерном и сетью,
кудри с этой родинкой двойной.
Сердце ты мое швырнула
в пыль на улице своей
Люди могут, словно пламя,
затоптать его ногой.
Навои лишен рассудка, это, кравчий,
не беда.
Возврати ему рассудок полной
чашею хмельной».
Это классика Востока – любовь и томления! Есть и назидательно-мудрый Навои:
«За темнотой придет сиянье света,
Ты в этой вере будь неколебим.
Есть в этом мире верная примета:
Над пламенем всегда завесой – дым».
И язвительный:
«Ты благороден, ты умом высок,
В сердцах людей ты будишь мятежи.
Ты бесподобен! В паре кратких строк
Я о тебе сказал четыре лжи!»
Древняя Трансоксания была полиязычной. Населяющие ее народы говорили на десятках наречий, которые отразились в лексике узбекского языка. Современный литературный узбекча основан на диалектах Ферганской долины. В нем весьма ощутимо персо-таджикское влияние, что понятно – язык Хайяма и Рудаки доминировал в Узбекистане до XIII века и имеет определенное хождение до сих пор.
Сам термин «узбекский» в применении к языку в разные времена имел разный смысл. До 1921 года «узбекский» и «сартский» рассматривались как два диалекта одного языка. В начале прошлого века в стане лингвистов развернулась дискуссия о том, что нет особого народа «сарт» и, соответственно, нечего говорить о якобы сартском языке. Потом пришли к выводу обозначать этим термином карлукский говор более древних обитателей Кашкадарьинской, Ферганской и частично Самаркандской областей: он более иранизирован. В двадцатых годах именно сартский иранизированный диалект, а не кыпчакский узбекский говор был определен стандартной литературной нормой.
Так или иначе, ученые рассматривают узбекский язык как прямого потомка чагатайского языка в его поздней форме. Он использовался в эпоху правления Тамерлана и тимуридов и отделился от других среднеазиатских тюркских языков в начале XIV века.
С этого периода и начинается собственно узбекская литература. До того как она достигла кульминационной точки развития в творчестве Навои, ее питали десятки других поэтов. Наиболее известны Саккоки и Лутфи, обласканные вниманием самого Улугбека: он руководил литературным процессом своего времени и собрал при дворе самых талантливых стихотворцев. И сам был не лишен поэтического дара. Надо отметить, что лирике Лутфи не была свойственна традиционная для Востока вычурность, и это ее качество перенял Алишер Навои.
Ну, а истинным творческим наследником Навои стал его современник Бабур. Кстати, они были друзьями, состояли в переписке. Сын ферганского эмира, в жилах которого текла кровь Тамерлана, Бабур продолжил упрочение родного языка в литературе. Помимо изящных рубаи, он оставил после себя совершенно уникальное творение – книгу «Бабур-наме». Эти его дневниковые записи можно полагать первым явлением автобиографического жанра в исторической литературе. Автор не только описывает реальные события, но и живо воссоздает детали быта знати, нравы и обычаи эпохи. Если с кем и сравнивать его для большей ясности, то с Салтыковым-Щедриным и Аксаковым, которые через личное жизнеописание дают панорамное полотно российской действительности своего времени. Таков и Бабур, в этом плане бесценный для историков и культурологов. Ну, а лирическое начало сполна проявилось в его рубаи. Вот условный триптих в доказательство:
«Я напишу тебе письмо — моей царице,
Взамен пера из век я выдерну ресницы.
Я выколю зрачки, чтоб не искать чернил.
Я испишу белки, как белые страницы».
* * *
«Я шлю тебе платок, такой,
как ты хотела.
Из ткани желтой он и тонкий до предела.
Внимательней всмотрись,
похож он на меня:
Желт, как мое лицо, и невесом, как тело».
* * *
«Взимает небосвод сплошную
дань скитаний,
однако не уймет сердечной боли давней.
Хотел бы я понять,
что замышлял господь:
страданья — для меня, меня ли —
для страданий?..»
История узбекской письменности беспримерно витиевата. Она познала череду метаморфоз, и нельзя утверждать, что пришла к конечному варианту. Так, вплоть до IX века предки узбеков пользовались и староуйгурским письмом, и древнехорезмийским, и тюркскими рунами. После арабского завоевания был принят арабский алфавит. В прошлом веке узбекский язык претерпел целых три смены алфавита: в 1929 году перешел с арабицы на латиницу, в 1940-м – на кириллицу, в 1993-м вернулся к латинице. Но это еще не все преобразования. Алфавит, уже будучи в латинской графике, не единожды корректировали, то добавляя букв, то убирая их, то видоизменяя. Возникающая неразбериха даже породила в среде лингвистов термин «кризис текста». Но он, кажется, прошел, и сегодня в республике довольно мирно уживаются кириллица со своеобразной узбекской латиницей, каждая в своей сфере. Это вполне соответствует принятому закону о введении латинского алфавита, дополненного такими словами: «При введении узбекского алфавита, основанного на латинской графике, сохраняются необходимые условия для овладения и использования арабской графики и кириллицы, на которых создано бесценное духовное наследие, являющееся национальной гордостью народа Узбекистана».
И да – узбекское слово, записанное азбукой Кирилла и Мефодия, продолжилось в советский период трудами Хамзы, Айни, Абдуллы Кадыри – восторженных романтиков первых постреволюционных лет. За ними к освоению советской тематики приступили те, кто выполнял идеологический госзаказ – Гафур Гулям, Абдулла Каххар, Мирмухсин Мирсаидов. Этот культурный слой ныне мало востребован читателем. И можно бы далее без ущерба перешагнуть через пару-тройку десятилетий, сразу в миллениум, не будь в узбекской литературе такого имени, как Тимур Пулатов. Узбекский шестидесятник Пулатов впитал от матери таджикский язык, от отца – узбекский, а в школе и на улицах многоплеменной Бухары – русский. В результате получилось очень, очень вкусно. «Жизнеописание строптивого бухарца» — это песня любимому городу, роман о Бухаре, как «Вечный город» Альберта Проханова – роман о Москве или «Стамбульский роман»Нобелевского лауреата Орхана Памука.
Что никогда не будет подвергнуто идеологическому пересмотру – так это народное творчество: сказки, былины, пословицы и поговорки. Это та кладовая, где национальному слову гарантирована жизнь, покуда будет жить его носитель. В узбекском фольклоре к шедеврам можно отнести дастаны – это произведения лиро-эпического жанра, своего рода повести, рассказы, приключения, описания, похвала. Наиболее популярным из них в узбекском фольклоре является «Алпамыш», который насчитывает полсотни вариантов. Дастан включен ЮНЕСКО в список нематериального культурного наследия. А всего в этом списке около шестидесяти наименований, что красноречиво свидетельствует о невероятном фольклорном богатстве узбеков. В нем же и мавриги – жанр народных песен под аккомпанемент дойры и с элементами танца, который интенсивно развивался в Бухаре вплоть до начала прошлого века.
До свидания. Хайр!
З.Савина