Не в бры, а в око

В подлунном мире стареет все. В том числе и слова. Для них есть особое название — архаизмы. Правда, отдельно выделяют историзмы, но зачастую разница между ними такая зыбкая, что и не скажешь наверняка, что есть что. И мы не будем ее искать. А просто приведем примеры того и другого для затравки к основному материалу. Таких слов, которых в историческом гриме мы уже не узнаем, тысячи. Например, погребец, жальник, каять — что это? Ну, с погребцом более-менее понятно, с ним в литературе ездят весь XIX век.

Путешественника без него не бывало, ибо это слово означало дорожный ларец, сундучок. Далеко за примером ходить не надо — к «Капитанской дочке»: «На другой день по утру подвезена была к крыльцу дорожная кибитка; уложили в нее чемодан, погребец с чайным прибором и узлы с булками и пирогами».

Так что чемодан остался, а погребец — тю-тю.

Одни слова навсегда помахали нам ручкой: «жальник» — кладбище, «брашно» — еда, «гуня» — истрепанная одежда, «кукомоя» — неряха, «назола» — тоска, «исполать» — хвала. Ау! Нет ответа.

Другие хоть и ушли, но наследили. И след их остался в производных словах, то есть произошедших от них, связанных с ними. Зачастую весьма любопытно обнаружить эту пуповину. Так, мешок — «киса» — скукожился до «кисета», мешочка для табака. Глагол «каять» — ругать, проклинать остался в словах раскаяние, покаяться. «Вадить» когда-то означало манить, а закрепилось в глаголе «приваживать». А деревянная посуда — «щепа» — все еще живет, но уже в другом значении.

Есть те, которые поменяли себя радикально. В них ничего не осталось от прежней жизни. Сегодня они наполнены совсем иным смыслом. Взять слово «жир». Для нас он означает растительную или животную органику. А в Древней Руси – добро, имущество. Правда, прежнее значение звучит дальним эхом в устойчивых выражениях «с жиру бесится», «не до жиру – быть бы живу».

На сто восемьдесят градусов развернулось слово «льзя». Когда-то оно означало разрешение – «можно». Со временем превратилось в наречие «нельзя». И правилами нам запрещено говорить «не можно».

Взять слово «сыр». Оно четко указывало на творог. И теперь из-за смены значения возникла путаница: в меню пишутся то сырники, то творожники.

Или прилагательное «красный». Ну, про него все знают. Как и про «язык», который прежде был народом («и назовет меня всяк сущий в ней язык»), и про «плоть», бывшую телом.

В общем, таких примеров целые словари. Потому, дабы не растекаться мыслию, сосредоточимся на небольшой группе лексики, означающей части тела. Там очень много занятного. Тем более что эти слова довольно часто встречаются в литературе. Особенно в поэзии. Что вполне объяснимо: она долгое время стремилась к возвышенному стилю, которому свойственна торжественность и даже пафос. С кого начать – даже не вопрос. С Александра Сергеевича, конечно же. Вот с этой цитаты из «Евгения Онегина»:

Нет, никогда средь пылких дней

Кипящей младости моей

Я не желал с таким мученьем

Лобзать уста младых Армид,

Иль розы пламенных ланит,

Иль перси, полные томленьем.

В ней есть вся нужная нам «расчлененка»: уста, ланиты, перси. Логичней было бы начать со лба и пойти от макушечки до пяточек. Но мы вернемся.

Полагаю, «лобзать» не нуждается в комментарии. Как и «уста». Но на них можно ненадолго задержаться. Потому только, что они остались с нами в словах «устье», «устный», «наущать». И в пословицах с поговорками, которые у всех на устах: «Твоими бы устами да мед пить», «Из твоих уст да Богу бы в уши». А вот слово «устнатый» в значении большеротый кануло в Лету.

«Ланиты» — это щеки. Причем в старославянском оно произносилось как олниты. Потом включились всякие языковые процессы типа полногласие/неполногласие, и форма слова изменилась. Однако румянцу исторические метаморфозы не помешали благополучно перейти с ланит на щечки.

Переходим к персям, то бишь к груди. В старославянском она означала равно мужскую и женскую. Потом обрела половое различие. Просьба не путать с персиком и перстом. Персик заимствован из голландского языка – perzik, а перси – из старославянского – «прьсь». И даже глубже. Так что они этимологически ни разу не родственные. А перст и вовсе из другой оперы — это палец на руке. О чем напоминает Лермонтов:

Но вдруг как бы летучие перуны

Мои персты ударились о струны.

От перста нам на память остался перстень и наперсток. Не смешивать с «наперсником» или, упаси боже, с «наперником» — плотной тканью для подушки и перины. Наперсник – от «перси». Это доверенное лицо, человек, близкий сердцу, задушевный собеседник. А сердце с душой в груди, в персях.

Кстати, логично было бы подумать с современной точки зрения, что, извините, бюстгалтер – это, по сути, наперсник. А что? И чтобы поставить точку на этой части тела, вспомним прекрасный романс «Побудь со мной»:

Не уходи, побудь со мною,

Здесь так отрадно, так светло.

Я поцелуями покрою

Уста, и очи, и чело».

Заметьте, автор скромен и к персям не спускается. Зато лобзает очи. А они как раз нам и нужны.

История превращения очей в глаза довольно интересна. Между прочим орган зрения так называется только в русском языке. Во всех славянских осталось око – украинском, белорусском, польском, чешском, словацком, болгарском, сербохорватском. Поразительное единодушие. Откуда же взялся глаз у русских? Наиболее вероятная версия, что он заимствован из польского языка, где glaz означает «гладкий камень». В Македонии даже есть река Глазна, которая переводится как каменка. Но все же каким макаром камушек превратился в глаз? А просто. В русском языке glaz обрел значение «шар». О чем свидетельствует Ипатьевская летопись, которой пять веков. Там встречаются «глазкы стекляныи». Это про украшение из стекла в виде шариков. Со временем шарами с оттенком насмешливости стали называть очи. Так и прижились глаза-шары. И до сих пор бытуют в разговорной речи «шары вылупить» или «залить шары».

Сегодня все еще используется слово «глаз» в значении круг, шар в таких выражениях, как «ткань с глазками» — с кружочками то есть, у бабочки «узор с глазками» и др. В общем, смешались в кучу очи, глаза, шары. Очи безнадежно устарели, зато живут и здравствуют «очки», «очевидец», «заочный».

С очами связана зеница. Еще раз обратимся к Пушкину:

Перстами легкими, как сон,

Моих зениц коснулся он.

Это зрачок глаза. Слово образовано от древнего глагола «зети» — глядеть. Жаргонные «зенки» оттуда же. Зеницу можно встретить в Библии в молитве царя Давида: «Сохрани меня, Господи, как зеницу ока, под кровом крыл твоих ты укроешь меня».

И мимоходом коснемся вежд. «Вежды» – веки. Из старославянского «въдъти» в значении видеть. Во всяком случае поэты, например, Валерий Брюсов не дадут потомкам забыть это слово:

И падали ее одежды

До ткани, покрывавшей грудь.

И в ужасе сомкнул я вежды,

Но должен был опять взглянуть.

Ну, а «бры» — это брови. Так что «не в бры, а в око» в пояснении не нуждается.

Идем дальше. Мимо «выи» — шеи, зацепившейся в слове «жестоковыйный», а также в шутливом, стилизованном под старину стихотворении Козьмы Пруткова «Шея». Позволим себе насладиться:

Кто тебя, драгая шея,

Мощной дланью обоймет?

Кто тебя, дыханьем грея,

Поцелуем пропечет?

Кто тебя, крутая выя,

До косы от самых плеч

В дни июля огневые

Будет с зоркостью беречь?

Ежели бы Прутков был последователен в употреблении архаичной лексики, то вместо плеч употребил бы церковно-славянское слово «раменА», ибо «рамо» — это плечо. Жуковский нам в помощь для иллюстрации:

И помчались в Палестину,

Крест на раменах.

«Длань» пропустим – тут все прозрачно, «руци» — руки тоже. Спустимся сразу к органам движения – ногам. «Это нога у того, у кого надо нога», — говорит следователь Подберезовиков в фильме «Берегись автомобиля!». А в ресторанах появилось мясное блюдо «Кого надо нога» — рулька, запеченная с шалфеем и базиликом. Однако веков семь назад в каком-нибудь трактире предложили бы «глезну» или «гачу» – так назывались части ноги. А сама нога звалась «пех». О ней напоминают слова пехота, пеший, пешком, пехотинец. Откуда такое словечко — «пех»? Оно общеиндоевропейское и жило очень долго именно в значении «нижняя конечность». Тем временем параллельно бытовало праславянское слово «noga» – ноготь, копыто, которое позаимствовал древнерусский язык. И стали его использовать шутки ради. «Пехи» отмерли, забылись, превратившись в ноги. Что называется, дошутились. И таких семантических сдвигов пруд пруди.

И напоследок о животе. То, что сегодня у нас обзывают этим словом, у предков именовалось брюхом, чревом, утробой: «Муха, Муха-Цокотуха, позолоченное брюхо». А живот однозначно относился к понятию «жизнь». Отсюда и выражение «не щадя живота своего» — смело, самоотверженно. Как комарик Чуковского, когда все – по щелям, да под диваны, да под лавочки. А он – не щадя своей жизни. Но и мы, нынешние, часто не щадим свой живот: вон сколько кругом людей с избыточными килограммами.

Зинаида Савина