«У нас поселилась очень интересная женщина из Санкт-Петербурга. Ее деда расстреляли в Чимкенте в 1938 году», — поделилась хозяйка хостела, расположенного рядом с моим домом. Так я познакомилась с петербурженкой Анной Бонч-Осмоловской. Маленькая, худенькая, совершенно без великосветского петербургского лоска. Ей за 50, но похожа на студентку-путешественницу. Анна действительно оказалась знатной путешественницей: Казахстан — 48-ой в списке стран, где она побывала.
Ее визит в Шымкент связан с личными обстоятельствами.
«В этом году решили с мужем познакомиться с Узбекистаном, — рассказала Анна Сергеевна. — Красивая интересная архитектура. Древняя история. Тепло по сравнению с Петербургом, где в марте еще лежит снег. 10 дней мы ездили по стране от Хивы до Ташкента. Увидели все, что смотрят туристы. Мужу уже нужно было возвращаться домой, у него сезон начинается немного пораньше — мы вместе работаем в туристическом бизнесе. Он улетел.. Я жду своего теплохода, где работаю экскурсоводом.
Только 19 мая он выйдет в первый круиз по Волге. Решила из Ташкента приехать в Шымкент.
Этот город много значит в судьбе моей семьи. Здесь в 1938 году был арестован и бесследно исчез в застенках НКВД мой дед Родион Анатольевич Бонч-Осмоловский.
Неизвестна его судьба. В Шымкенте первым делом пошла в архивы. Познакомилась с разными людьми. Все готовы были помогать. Но, увы, архивы о репрессиях переведены в Алматы. Поэтому поеду туда».
Сначала лагерь, потом Чимкент
Так и неизданным остался «Крест митрополита» талантливого чимкентского журналиста Юрия Кунгурцева о печальной судьбе митрополита Казанского Кирилла — первого кандидата на местоблюдительство Патриаршего Престола по завещанию патриарха Тихона. Митрополит Кирилл был расстрелян в тюрьме в Чимкенте 20 ноября 1937 года. Вспомнила именно его, когда петербурженка стала рассказывать о своем деде.
«Родиона Анатольевича Бонч-Осмоловского арестовали в 1930 году. Он осужден и отправлен на север на строительство Беломорско-Балтийского канала. Там он выжил, потому что работал плановиком в конторе, а не на самой стройке, где погибли тысячи людей. Когда в 1936 году канал был построен, он получил амнистию. Уехал с бабушкой в Чимкент, поскольку в больших городах ему запрещено было жить. И на работу не особо брали человека с такой биографией. Они с бабушкой нашли работу на чимкентском химфармзаводе.
В 1938 году его снова арестовали. Потом он пропал без вести. Его дело в архивах найти пока не удалось. По какому обвинению арестовали, что с ним случилось, неизвестно. Был человек и пропал. Где похоронен, мы не знаем.
А бабушка вернулась в Ленинград, где у нее была родня, поселилась на Васильевском острове. Там со своим единственным выжившим сыном — моим папой — оказалась в блокаде. Папа 1921 года рождения — того самого, из которого выжили после войны только четыре процента родившихся тогда мальчиков. Папе повезло попасть в эти проценты. Он воевал на Волховском фронте. А бабушка работала в столовой в Ленинграде: как химик-технолог разрабатывала пищевые добавки. Как известно, ленинградцы в блокаду ели все, что придется. Обойная мука и другие несъедобные вещи специально перерабатывались, чтобы накормить как можно больше людей. Возможно, благодаря работе моей бабушки, кто-то и выжил в блокаду. А она ее пережила. И потом уже вышла на пенсию.
Папа мой женился поздно… Долго находился на службе в армии — его комиссовали только в 1950 году. Он успел пройти всю Великую Отечественную войну, а потом воевал на востоке. Был награжден медалями «За взятие Берлина», «За победу над фашистской Германией», «За победу над Японией».
Вернулся в Ленинград. Поступил в дорожный институт, окончил его и работал инженером. Женился, родились двое детей: я и через пять лет мой младший брат.
Папу и бабушку помню плохо, поскольку они ушли из жизни, когда мне было 9-10 лет. Но их фотографии, рассказы, документы, весь домашний архив перешел в мои руки. Все это всегда меня интересовало, хотелось больше узнать об их жизни. Побывала в тех местах, где они жили. Бабушка хотела вернуть доброе имя мужу, реабилитировать его. Поскольку прожила всю жизнь с клеймом члена семьи врага народа. Писала во все инстанции в конце 60-х, 70-е годы прошлого столетия, когда шла массовая реабилитация. Она умерла в 79. И все застопорилось. Я росла, занималась своей семьей. И только сейчас пришли мысли: может, стоит все же продолжить. Тем более что гриф секретности с таких дел снят. Может, в секретных архивах что-то найдется.
Официально дата смерти деда – октябрь 1938 года. Моя троюродная сестра, которая намного старше меня и живет за границей, утверждает: деда так прессовали, унижали, пытали, что он бабушке передал, чтобы не ждала его живым, он не хотел такой жизни и спровоцировал свое убийство: бросился на следователя, и тот, видимо, застрелил его на допросе.
В «Википедии» есть статья о Родионе Анатольевиче Бонч-Осмоловском, ее написала моя троюродная сестра. Там значится: убит на допросе. Официальных опять-таки сведений мы не имеем. У меня свои воспоминания. У нее — вот такие. Откуда, как и где получить сейчас информацию, непонятно. Все, что было засекречено, сейчас, как мне сказали, передано в Алматы в Президентский архив. Я была в областном архиве. Меня направили в партийный. Но дед не был членом КПСС. Там ничего нет».
Главному военному прокурору СССР
Гостья из Петербурга съездила на такси в горы полюбоваться нашими красотами. Потом — в Тараз. Оттуда — в Алматы и вернулась домой. И началось наше общение по ватсапу и электронной почте.
В первом письме она сообщила: «В Алматы была в Президентском архиве, оставила заявку. Но когда ответят, не знаю».
В следующем: «Послала Вам на электронную почту несколько фотографий. По мере готовности сканов вышлю еще. Сканирование идет пока, увы, очень медленно, да и не все документы я нашла в домашнем архиве и не все найденные дают нужную информацию».
Анна Сергеевна нашла заявление своей бабушки главному военному прокурору СССР на пяти листах и прислала мне. Выцветшие страницы. На мониторе компьютера читала с лупой.
Редакционный профи Оксана Локтионова привела текст, написанный 67 лет назад, в читабельный вид. Я не графолог, но почерк — красивый, аристократический, без единой орфографической или пунктуационной ошибки — вызывает уважение к автору, воспитаннице Бестужевских курсов — одного из первых женских высших учебных заведений в России.
Прочитав заявление, зашла в интернет, чтобы узнать о процессе 193 в конце XIX века над участниками «хождения в народ» в царской России.
Приведу текст заявления с сокращениями: «Главному военному прокурору СССР от дочери революционера 78 годов, участника процесса 193, почетного пенсионера и члена общества политкаторжан и ссыльнопоселенцев, Ковалика Сергея Филипповича, Бонч-Осмоловской Марии Сергеевны, проживающей в г. Ленинграде, Васильевский остров, 8-я линия, д. №31, кв. 6.
Прошу военную прокуратуру рассмотреть дело мужа моего Бонч-Осмоловского Родиона Анатольевича и посмертно его реабилитировать.
Муж родился в 1884 году в имении Блонь Игуменского уезда Минской губернии. Родители мужа были, как и мой отец, активными участниками революционного движения, а после Великой Октябрьской революции состояли почетными персональными пенсионерами, членами о-ва политкаторжан и сс-поселенцев.
Еще с юношеских лет мой муж лично принимал участие в революционной работе, четыре раза подвергался аресту и с 1907 по 1910 год отбывал заключение в крепости (г. Орел) по суду.
После революции 1917 года муж служил в г. Минске в различных советских организациях. В 1923 году как ученый-агроном был приглашен на работу в Госплан БССР, где работал сначала членом сельскохозяйственной секции, а с 1926 года — председателем секции и членом президиума Госплана.
Внезапно в июле 1930 года муж был арестован по личному распоряжению Ягоды.
Через 9 месяцев его заключения была арестована и я на пять дней. Мужу показали меня сидящей в камере с предупреждением, что если он не признает себя виновным, то все члены его семьи и сестры будут арестованы. Тогда измученный, выбившийся из сил муж в совершенном отчаянии подписал свою фамилию под заготовленным обвинением. От меня же потребовали, чтобы я для спасения мужа отдала все мои личные драгоценности в пользу государства, что я и сделала.
Я сразу же была освобождена с предупреждением, чтобы все произошедшее хранила в тайне.
Заседанием коллегии ОГПУ 30 мая 1931 года муж был осужден по ст. 58 УК к заключению в ИТЛ на 10 лет и отбывал наказание в ББЛаге на строительстве Беломорканала.
Согласно справке №26/3 за подписью начальника 4-го отделения Белбалтлага НКВД Гольмана 1 марта 1936 года муж был освобожден. По отбытии срока МСЗ с зачетом 308 рабочих дней и сокращением срока за работу на Беломорстрое на 3 года 6 месяцев. За время пребывания в лагере он работал в качестве экономиста-плановика и был ударником. О чем свидетельствует ударная книжка №1973, выданная ББЛагом НКВД.
После освобождения в связи с запретом мужу проживать в г. Ленинграде мы вместе с мужем выехали на работу в г. Чимкент (Казахстан) на химфармзавод, где работали с 1936 по 1938 год. Я — старшим химиком, муж — плановиком. За этот период я дала в Бриз завода рацпредложение по использованию отходов производства. Муж представил в Москву развернутый план ряда мероприятий по заводу, который был одобрен управлением химфармзавода в Москве.
Однако с 1937 года на заводе начались аресты. А 4 июня 1938 года был вторично арестован и муж, к тому времени уже старый, больной, разбитый ревматизмом человек. Арест произведен согласно ордеру управления госбезопасности НКВД Казахстана №535.
После двухмесячного заключения в тюрьме города Чимкента без допросов и предъявленного обвинения он был отправлен неизвестно куда. В управлении НКВД Казахстана я не смогла добиться никаких сведений, за что арестован муж, где он и что с ним.
В конце 1939 года прокуратура СССР сообщила, что мое заявление от 4.12.1939 года за №9 переслано прокурору Южно-Казахстанской области. Оттуда ответили, что дела Бонч-Осмоловского Р. А. не имеется.
В 1946 году на мое заявление на имя Сталина мне было через прокуратуру г. Ленинграда сообщено о смерти мужа без указания времени и места.
Вся жизнь мужа проходила на моих глазах. Последние два года мы и работали в одном коллективе. Поэтому я с абсолютной уверенностью могу свидетельствовать о его полной невиновности и преданности Советскому Союзу, делу Ленина.
Жить мне осталось мало, так как мне уже 63 года, и здоровье мое сильно ухудшилось после перенесенного недавно инфаркта миокарда. Поэтому прошу дать мне возможность еще при жизни узнать о реабилитации моего мужа, и тем самым с меня будет снято позорное пятно жены репрессированного.
Уверена, что в настоящее время дело моего мужа будет справедливо разрешено».
Далее идет подпись заявительницы и дата: 3 мая 1956 года.
Неизвестно, какой ответ получила Мария Сергеевна на это послание. Но, по существу, дело не сдвинулось с места. М. Бонч-Осмоловская скончалась в статусе жены врага народа. Душа ее не упокоилась.
Вот такой беспредел царил в советском государстве. Люди исчезали без суда и следствия.
Внучка Родиона Анатольевича Анна Сергеевна, будучи в Шымкенте, побывала на мемориале жертвам политических репрессий «Касирет». Принесла цветы. Не исключено, что среди останков более 16 000 людей — население целого поселка, — расстрелянных здесь, в Лисьей балке, лежит и прах ее деда.
Анна Сергеевна прислала много фотографий из домашнего архива. А в последнем письме известила: «Сама с Президентским архивом еще не связалась. Пока обрабатываю документы. Мне еще надо доказать свое родство, просто одинаковой фамилии недостаточно. Но я обязательно доведу это дело до конца».
Знаменитый прадед
Не могу не сказать о прадеде петербуженки, посетившей Шымкент, отце ее бабушки Сергее Филипповиче Ковалике. В «Википедии» о нем есть статья: «Революционер-народник, один из организаторов «хождения в народ». Из дворян. В 1869 году окончил Киевский университет, получил степень кандидата математических наук. На процессе 193 был приговорен к 10 годам каторги. Ссылку отбывал в Верхоянске на крайнем севере царской России. Занимался научными исследованиями. И там в январе 1885 года зафиксировал самую низкую температуру — минус 67,8 градусов по Цельсию. С легкой руки
С. Ковалика Верхоянск получил статус полюса холода северного полушария.
В своих воспоминаниях он пишет: «Верхоянск считается полюсом холода, зимой температура доходит до 70 градусов мороза по Цельсию, лето очень короткое — я помню один год, когда последний мороз был 7 июня, а первый осенний — 7 июля».
В Верхоянск уже в наше время совершила поездку его правнучка Анна Сергеевна Бонч-Осмоловская.
«Меня там очень радушно встретили, — рассказывала она. — В Верхоянске о моем прадеде помнят. Ему посвящен тематический раздел в местном музее. Я привезла его фотографии, документы из нашего домашнего архива. Там он, будучи человеком образованным, помогал местному населению. Выучил якутский язык. Строил печи-каменки. Якуты не знали, что это такое. Топили по-черному. Оставил о себе теплую память. Вел наблюдение за погодой. До сих пор местные жители показывают поле, где он работал. Прадед пытался заниматься сельским хозяйством. И в том, что в Якутии сейчас на вечной мерзлоте что-то выращивают, есть и его заслуга. Там, в ссылке, он женился. Там у него родился ребенок — моя бабушка.
Репрессиям, как и прадед, подвергся его зять – мой дед, но уже, когда в стране пришла новая власть. Прадед похоронен на военном кладбище в Минске.
А где дед и как он окончил свой земной путь, это тайна за семью замками».
Татьяна Корецкая
В нашем Telegram-канале много интересного, важные и новые события. Наш Instagram. Подписывайтесь!